Если вовремя не давать разумные свободы, то они сами себе пробьют пути. Россия представляет страну, в которой все реформы по установлению разумной свободы и гражданственности запоздали и все болезненные явления происходят от этой коренной причины. Покуда не было несчастной войны, преж­ний режим держался, хотя в последние годы перед войной он уже претерпевал потрясения; несчастная война пошатнула главное основание того режима — силу и, особенно, престиж силы, сознание силы. Теперь нет выхода без крупных преобразований, могущих привлечь на сторону власти большинство общественных сил.

C. Витте[1]

Начало Первой мировой войны вызвало в кругах либеральной оппозиции вспышку патриотических чувств. В воззвании ЦК партии, опубликованном в газете кадетов «Речь», говорилось: «Каково бы ни было наше отношение к внутренней политике правительства, наш первый долг сохранить нашу страну единой и неделимой и защищать ее положение мировой державы, оспариваемое врагом. Отложим наши внутренние споры, не дадим противнику ни малейшего предлога рассчитывать на разделяющие нас разногласия и будем твердо помнить, что в данный момент первая и единственная наша задача - поддержать наших солдат, внушая им веру в наше правое дело, спокойное мужество и надежду на победу нашего оружия...». «Священное единение, - отмечал П. Милюков, - продолжалось, однако же, недолго. И не по вине Думы оно было нарушено. Заседа­ние 26 июля было единственным, и мы ничего против этого не име­ли, в виду серьезности момента… Но уже накануне мы узнали, что по проекту Н. Маклакова Дума не будет собрана до осени 1915 г., то есть больше года. Тут проявилось не только оскорбительное отношение к Думе, но и прямое нарушение основных законов»[2].

В результате продолжал лидер кадетов, «борьба с правительством, очевидно, была безнадежна и теряла интерес. На очередь выдвигалась апелляция Думы непосредственно к верховной власти. И сессия открылась рядом заявлений о том, что с данным правительством сговориться невозможно - и не стоит сговариваться»[3]. Выступление Милюкова июле 1915 г. на партийной конференции кадетов уже звучало, как прямой ультиматум: «Требование Государственной думы должно быть поддержано властным тре­бованием народных масс, другими словами, в защиту их необходимо революционное выступ­ление... Неужели об этом не думают те, кто с таким легкомыслием бросают лозунг о какой-то явочной Думе?» Они «играют с огнем... (до­статочно) неосторожно брошенной спички, чтобы вспыхнул страшный пожар... Это не была бы революция, это был бы тот ужасный русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Это была бы... вакханалия черни...»[4]. Аналогичный ультиматум звучал в августе 1916 г. и в письме лидера октябристов А. Гучкова начальнику Штаба Ставки ген. М. Алексееву: «Наше оружие обо­юдоостро; массы (особенно рабочие) так возбуждены, что достаточно искры для взрыва, размеры и место которого не­возможно ни определить, ни предугадать»[5].

Деятельность оппозиции активизировалась после поражений 1915 г., когда из-за недостатка снарядов, винтовок, патронов, продовольствия началось великое отступление. «Я был на фронте и видел все..., - вспоминал видный политический деятель, монархист В. Шуль­гин, - Неравную борь­бу безоружных русских против ураганного огня немцев... И когда снова была созвана Государственная Дума, я при­нес с собой, как и многие другие, горечь бесконечных до­рог отступления и закипающее негодование армии против тыла… Я чувствовал себя представителем армии, которая умирала так безропотно, так задаром, и в ушах у меня звучало: пришлите нам снарядов! …Неудачи сделали свое дело... В особенности повлияла причина отступления... И против власти... неумелой... не поднявшейся на высоту задачи... сильнейшее раздражение...»[6].

Наглядные примеры внутреннего развала страны приводил министр продовольствия А. Наумов: «С первых же шагов моей деятельности... я встре­тил прежде всего во всех областях и условиях создавшейся продовольственной обстановки именно ту разрозненность действий, учреждений и лиц, которая подры­вала в корне текущую работу и ослабляла энергию…». «Отсутствие связи тыла с фронтом сказывалось на каждом шагу продовольственной жизни в столь резкой форме, что всякое промедление с принятием мер в целях упорядо­чения этих взаимоотношений грозило катастрофой делу снабжения, как армии, так и страны»[7]. «Казалось, что междуведомственная рознь, - дополнял военный министр В. Сухомлинов, - еще более обострилась сравнительно с тем, как это было до войны... Во всем давал себя чувствовать ужасно тонкий наш культурный слой, при недостатке образованного персонала»[8].

Для консолидации общества, мобилизации военной и гражданской власти, тыла и фронта 20 июня 1915 г. Николай II согласился организовать Особое совещание по обороне[1], в состав которого вошли члены Думы, Госсовета, крупнейшие промышленники, фи­нансисты, государственные деятели. Уже за первый месяц работы Особого Совещания выпуск снарядов в России увеличился вдвое - только лишь за счет организации и повышения дисциплины поставок.

Однако поражения 1915 г. уже вершили свое дело. Они привели к тому, что одни стали искать виновных, другие впадали в панику: По словам очередного военного министра и одновременно председателя Особого совещания по обороне ген. А. Поливанова: «Печальнее всего, что правда не доходит до его величества... на фронте и в армейских тылах можно каждую минуту ожидать непоправимой катастрофы. Армия уже не отступает, а попросту бежит. Ставка окончательно потеряла голову»[9]. Управляющий делами Совета министров А. Яхонтов передавал состояние членов правительства: «Всех охватило какое-то возбуждение... Неужели все пропало?.. За все время войны не было такого тяжелого заседания. Настроение было больше чем подавленное»[10]. Далеко не либеральный кн. В. Шаховской заявлял: «Нельзя не считаться с тем фактом, что поражения на фронте создали революционно повышенное настроение в стране»[11]. Начальник штаба Верховного главнокомандующего ген. Н. Янушкевич откровенно паниковал, прося из Ставки царя: пообещать каждому солдату-крестьянину шестнадцать акров земли за верную служ­бу[12]…

«Получилось полное впечатление краха. Армия… не отступала, а бежала, бросая по дороге материальную часть и огромные склады продовольствия и фуража, взрывая форты сильнейших крепостей и оставляя без одного выстрела прекрасно укрепленные позиции..., - вспоминал один из очевидцев «великого отступления» 1915 г., - Нужно было какое-то крупное решение. И вот в этот момент государь принял на себя всю ответственность за дальнейшую судьбу Отечества»[13]. Николай II хотел встать во главе армии еще в августе 1914 года, «но решительно все министры высказались против этого желания, доказывая императору, что все возможные неудачи, которые могут быть всегда, свалятся на него как на главного виновника»[14].

Однако 4 августа 1915 г., когда армия оказалась на грани поражения, а страна - революции, Николай II принял командование армией на себя. Решение Николая II передал председатель Совета министров И. Горемыкин: «когда на фронте почти катастрофа, его величество считает священной обязанностью русского царя быть среди войск и с ними либо победить, либо погибнуть...»[15]. «Никто, кро­ме самого государя, - вторил вл. князь Александр Михайлович, - не мог бы лучше вдохновить нашу армию на новые подвиги и очистить Ставку от облепив­ших ее бездарных генералов и политиков»[16].

Этот шаг был вроде бы поддержан, даже либеральной общественностью. Так военно-морская комиссия Думы, еще до решения Николая II, подала ему доклад, подписанный ее председателем кадетом А. Шингаревым и восемью другими членами Думы. Доклад содержал обвинения правительства и Главнокомандующего и был пронизан мыслью, что «общественность должна взять в свои руки обеспечение войны». В конце доклада говорилось, что «только непререкаемой царской властью можно установить согласие между ставкой великого князя, Верховного командования и правительством». Из этого, по мнению ген. Н. Головина, «Николай II имел полное право сделать логический вывод о том, что русские общественные круги желают, чтобы монарх в своем лице совместил управление страной и Верховное Главнокомандование»[17].

Правительство откликнулось на решение его величества коллективным письмом восьми министров, в котором они, угрожая отставкой, требовали от Николая II, дабы предотвратить «тяжелые последствия», отказаться от своего намерения возглавить армию, ибо «в таких условиях они теряют веру в возможность с сознанием пользы служить царю и родине»[24]. Некоторые из современников усмотрели в этом «бунте министров» страх «за провал заговора (в пользу Николая Николаевича), в котором… они играли видную роль»[25].

Действительно в составе революционного «правительства общественного доверия» П. Рябушинского, кроме Милюкова, Гучкова, Коновалова, числились двое министров - военный Поливанов и земледелия Кривошеин[26]. «За Поливановым, - по словам управляющего делами Совета министров А. Яхонтова, - всегда чувствовалась тень Гучкова... Не понимаю, чего добивается Поливанов. Он всех науськивает и против великого князя, и против принятия командования государем... Уж не своего ли друга любезного г. Гучкова он ладит в спасители Отечества?»[27] В. Сухомлинов: «А. Гучков и А. Поливанов работают дружно, признавая существующий строй и порядок не соответствующими требованиям времени... Если вовре­мя это не прекратить - быть большой беде...»[28].

«Кривошеин орудует всем и собирает такой кабинет министров, который был бы послушным орудием у него в руках. Направление, взятое им, определяется народом как желание умалить власть государя», - утверждал вл. князь Андрей Владимирович[29]. Кривошеин, еще недавно говоривший, что «Ставка ведет Россию в бездну, к катастрофе, к революции... если Верховным был бы сам Император, тогда никаких недоразумений не возникало… вся исполнительная власть была бы в одних руках», теперь заявлял: «Ставятся ребром судьбы России и всего мира. Надо протестовать, умолять, настаивать, просить - словом, использовать все доступные нам способы, чтобы удержать его величество от бесповоротного шага. Мы должны объяснить, что ставится вопрос о судьбе династии, о самом троне, наносится удар монархической идее, в которой и сила, и вся будущность России»[30].

Сотрудничество министров с оппозицией не являлось тайной, но очевидно оно было вызвано не столько их «приверженностью либеральным принципам», сколько безнадежной слабостью верховной власти, которая не оставляла министрам выбора в поиске точки опоры власти на стороне. Отъезд Николая II в Ставку окончательно деморализовал министров. Наглядно эти настроения передавал, активный сторонник «правительства общественного доверия», министр иностранных дел С. Сазонов, по словам которого, «люди, болеющие душой за родину, ищут сплочения наиболее деятельных нереволюционных сил страны, а их объявляют незаконным сборищем и игнорируют... Правительство не может висеть в безвоздушном пространстве и опираться на одну только полицию»… Александра Федоровна сообщала Николаю II в сентябре 1915 г.: «Сазонов больше всех кричит, волнует всех… не ходит на заседание Совета министров — это ведь неслыханная вещь! Я это называю забастовкой министров»[32].