«Превращение современной империалистской войны в гражданскую войну, есть единственно правильный пролетарский лозунг..., - указывал В. Ленин в 1914 г., - Как бы ни казались велики трудности такого превращения в ту или иную минуту, социалисты никогда не откажутся от систематической, настойчивой, неуклонной подготовительной работы в этом направлении, раз война стала фактом»[1]. «Революция во время войны, - пояснял лидер большевиков свою мысль, - есть гражданская война»[2].

Революция в России началась на третий год мировой войны, без участия большевиков, тем не менее, она действительно сразу же поставила страну на грань гражданской войны. Только «переход высшей власти в руки Временного правительства в марте 1917 г., - отмечал А. Керенский, - при разгуле анархии в первые дни революции, уберег Россию от гражданской войны»[3].

Ее угрозу катализировали особенности России, которые привели к тому, что в результате буржуазно-демократической революции в стране образовалась не одна, а сразу две неразрывно связанных и непримиримо враждебных высших власти[1]. Указывая на этот факт один из лидеров февральской революции, военный министр Временного правительства А. Гучков подчеркивал, что «разрыв с Советами кончился бы анархией, хаосом и гражданской войной…»[4]. «Отказ от принципа власти, стоящей выше партий, представляющей все классы страны, - подтверждал А. Керенский, - означал немедленную гражданскую войну…»[5].

Корниловский мятеж стал переломным моментом, он продемонстрировал, что все перепробованные варианты либерально-демократических Временных правительств не смогли справиться со все углубляющимся развалом государства. Корниловский мятеж стал попыткой праволиберальных сил поставить на пути разгулявшейся стихии правую военную диктатуру, но она не только провалилась, не успев начаться, но и привела к резкому полевению народных масс. Одна угроза установления правой военной диктатуры резко толкнула маятник общественных настроений влево и радикализовала их. Именно«корниловское наступление на Петроград в августе-сентябре 1917 г…, - приходил в этой связи к выводу историк Н. Корнатовский, - знаменовало собой начало кровопролитной Гражданской войны»[6].

Октябрьская революция стала неизбежным и закономерным последующим шагом на этом пути. Различаются только оценки этого события, от восторженного восклицания любимца большевистской партии Н. Буха­рина: «Пролетарская революция есть... разрыв гражданс­кого мира - это есть гражданская война...»[7], до обвинительных слов премьер-министра Временного правительства А. Керенского: «Насильственный захват большевиками государственного аппарата в ноябре открыл в России период гражданской войны и террора…»[8].

Временное правительство никто не защищал. При штурме Зимнего дворца «ни одна из сторон не проявляла жажды крови»[9]. Мало того, как отмечал деятельный член «Комитета спасения родины и революции», созданного для борьбы с большевиками, В. Станкевич, «странным образом, борясь с большевиками, все боялись быть смешанными с (Временным) правительством… вопрос о необходимости восстановления правительства низвергнутого большевиками… ни один голос не поддержал. Все указывали, что при  непопулярности правительства в стране лучше о нем совершенно не упоминать»[10].

Вся надежда была на Учредительное собрание. Общее мнение политических сил отражали слова А. Керенского: «Даже после реакционного государственного переворота 7 ноября большевики (созвав Учредительное собрание) имели возможность погасить разгоравшееся в России пламя гражданской войны, предотвратить гибель и развал страны»[11]. В свою очередь французский посол М. Палеолог не связывал с этим собранием больших надежд. Еще в апреле 1917 г., он замечал: «Русская революция по существу анархична и разрушительна… При необузданности, свойственной русскому характеру, она скоро дойдет до крайности: она неизбежно погибнет среди опустошения и варварства, ужаса и хаоса. Вы не подозреваете огромности сил, которые теперь разнузданны… Можно ли еще предотвратить катастрофу такими средствами, как созыв Учредительного собрания или военный переворот? Я сомневаюсь в этом. А между тем движение еще только начинается…»[12].

Однако большевики, придя к власти, в призрачной попытке сохранить гражданский мир, провели выборы в Учредительное собрание в установленный срок. Большинство голосов набрала партия социалистов-революционеров (эсеров), программа которых была нацелена на максимальное удовлетворение народных чаяний: крестьянам она обещала землю, национальностям – федеративное устройство, солдатам – обращение к союзникам с требованием немедленного мира...

Эсерам оставалось только реализовать свою программу, но на практике ее основные положения оказались лишь «благими пожеланиями». Эту данность подтверждал тот факт, что еще имея большинство в Совете, эсеры категорически не хотели брать власть в свои руки, в сентябре 1917 г., лидер партии В. Чернов резко обвинил своих соратников во «властебоязни», в привычке «топтаться вокруг власти»[13]. «Властебоязнь» эсеров была следствием того, что практическая реализация их программы неизбежно вела к непримиримому конфликту, как с праволиберальными силами, так и с существующими реалиями: помещики никогда не отдали бы землю добровольно, казаки не согласились бы с расказачиванием[2]; националисты – с урезанием их уже взятых, за время революции, прав; союзники никогда не пошли бы на подписание немедленного мира, тем более «без аннексий и контрибуций»[3]; буржуазия и либеральная интеллигенция никогда не согласились бы на передачу власти социалистам.

Не случайно еще до того, как большевики без единого выстрела распустили Учредительное Собрание, против него с оружием в руках выступили представители либеральной партии кадетов, правых сил и «белых» генералов. По их общему мнению, отраженному в словах ген. А. Деникина, рожденное в стихии бунта и насилия, «в дни народного помешательства», это Учредительное собрание «не выражало воли русского народа…»[14].: «Если у большевиков и мало положительных сторон, то разгон этого Учредительного Собрания является их заслугой, - утверждал А. Колчак, - это надо поставить им в плюс»[15]. «Российское Учредительное собрание…, - по словам одного из лидеров кадетской партии Н. Устрялова, - было даже большей пощечиной идее демократизма, нежели даже весь большевизм»[16]. Когда ген. Л. Корнилов в своем манифесте призвал к восстановлению Учредительного собрания, взорвался сам лидер российских либералов П. Милюков. В своем письме ген. М. Алексееву, по этому поводу, он обозвал Корнилова дилетантом и авантюристом[17].

«Белые» генералы приступили к формированию своих армий за два месяца до созыва Учредительного собрания: 2 (16) ноября 1917 г., по направлению «Союза спасения Родины», организаторами которого «являлись, главным образом, представители кадетской партии»[18], на Дон прибыл ген. М. Алексеев для формирования Добровольческой армии. Создатели белой армий Юга России считали этот день датой ее основания. Именно «в ноябре (1917 г.), - подтверждал бывший начальник петроградского охранного отделения ген. К. Глобачев, -уже началась Гражданская война на Юге России»[19].

Эти выводы подтверждало и обращение Совета Народных Комиссаров (СНК) от 30 ноября 1917 г.: «Богаевский, помощник Каледина, открыто заявляет, что восстание начато по прямому требованию кадетской партии… под Белгородом произошли первые кровавые столкновения. Таким образом, прямая гражданская война открыта по инициативе и руководством кадетской партии»[20]. Инициатива создания белой армии и развязывания гражданской войны, подтверждал «белый» ген. Н. Головин, принадлежала именно либеральной общественности: «вся наша либеральная интеллигенция была ярой сторонницей «прямого действия», выраженного в наиболее решительной и короткой форме. В данном случае это вылилось в убеждение, что победа над большевиками достижима легко одной только вооруженной силой»[21].

Следующий шаг, по мнению американского историка П. Кенеза, сделал начальник штаба Ставки, исполнявший обязанности Верховного главнокомандующего ген. Н. Духонин. 2 декабря он, полностью осознавая последствия своего шага, подписал приказ об освобождении арестованных генералов, участников корниловского мятежа[22]. И именно «эти беглые генералы… - подтверждал Л. Троцкий, - положили начало гражданской войне»[23]. 9 декабря 1917 г., в День святого Георгия, началось наступление офицерской роты ген. М. Алексеева под командованием атамана А. Каледина на Ростов, в котором на выборах в Учредительное собрание и войсковое правительство большинство получили социалисты[4]. Этот день, по мнению П. Кенеза, «может считаться неофициальным началом Гражданской войны»[24].

Официально гражданская война будет провозглашена 27 декабря лидером кадетской партии П. Милюковым. Партии, потерпевшей на выборах в Учредительное собрание сокрушительное поражение – получившей менее 5% голосов[25]. В этот день лидер либералов опубликовал в «Донской речи» Декларацию призванную легализовать Добровольческую армию, фактически ставшую формальным документом, объявлявшим гражданскую войну.

Большевики же, в свою очередь, получив второе количество голосов на выборах в Учредительное собрание (24%), еще надеясь предотвратить гражданскую войну, 5 января 1918 г. созвали Учредительное собрание, потребовав от него добровольной передачи власти Советам, на основе объединения всех социалистических партий, набравших на выборах в Учредительное собрание 84% голосов. Только этот шаг, по мнению В. Ленина, мог предупредить возникновение масштабной гражданской войны: «есть абсолютно бесспорный, абсолютно доказанный фактами урок революции, что исключительно союз большевиков с эсерами и меньшевиками, исключительно немедленный переход всей власти к Советам сделал бы гражданскую войну в России невозможной», - утверждал он[26].

Не добившись своего, большевики распустили Учредительное собрание, что, по словам видного правого эсера В. Игнатьева, «с на­шей тогдашней точки зрения был(о) равносил(ьно) объявле­нию гражданской войны со всеми ее ужасами и послед­ствиями. В Учредительном Собрании мы видели единственную опору против этой войны и во имя этой идеи готовы были с оружием в руках идти на восстановление его нарушенных прав»^[27]. Однако и роспуск Учредительного собрания не привел к эскалации гражданской войны. По свидетельству, как самих эсеров-депутатов, так и «белых» генералов Учредительное собрание, как и ранее Временное правительство никто не защищал[28].

Ключевую роль в победе большевиков сыграла поддержка, оказанная им левыми эсерами. Этот факт особенно наглядно проявился на решающем – II-ом Всероссийском съезде Советов крестьянских депутатов 26.11.1917. Основной вопрос съезда упирался в признание крестьянством политики большевиков. На съезде присутствовало 790 делегатов с решающим голосом, в том числе: 305 эсеров центра и правых, 350 левых эсеров, 91 большевик[29]. Только поддержка крестьянства, дала возможность большевикам закрепиться у власти. Объединение большевиков и левых эсеров, обеспечило им большинство и на Общеармейском съезде 15.12.1917, на котором к моменту его открытия присутствовало 234 делегата, из них 119 большевиков и 45 левых эсеров[30]. В. Ленин в то время имел все основания заявлять, что «за большевиками, при поддержке их левыми эсерами, поддержке, давно уже осуществляемой на деле, несомненное большинство»[31].

«Большевики с начала октября 1917 и до середины марта 1918-го, - подтверждает В. Кожинов, - действовали в теснейшем союзе с партией левых эсеров»[33]. Не случайно сОктября 1917 по март 1918 г. Советская власть была установлена по всей стране. В 79 крупных городах из 97 она укрепилась мирным путем.

Союз с левыми эсерами был разрушен «Брестским миром». Левые эсеры выступали за продолжение войны, но руководствовались они при этом вовсе не патриотическими, а еще более левыми, чем большевики, революционно-интернационалистскими настроениями. Свое выступление против «Брестского мира» левые эсеры обосновывали тем, что благодаря продолжению войны «в течение ближайшей весны и лета должно начаться крушение империалистической системы…», в этих условиях «... Российская рабочая революция не может «сберечь себя», сойдя с международного революционного пути, непрерывно избегая боя и отступая перед натиском международного капитала, делая уступки «отечественному капиталу»»[35]. И это говорили те самые эсеры, которые всего несколько месяцев назад требовали от правительств всех стран проведения мирной социалистической конференции, для немедленного прекращения войны[36].

Подписание «Брестского мира» стало одним из основных мотивов выступления и «белых» генералов: «грандиозность гражданской войны в России - не плод реакции, а последствие непризнания Брестского договора, который, - по словам ближайшего соратника Колчака Г. Гинса, - раско­лол страну на два непримиримых… лагеря. Брестский мир заста­вил тех, кто желал спасти страну от столь откровенно созданного немецкого ига, обратиться к помощи Антанты»[37]. «Как представитель военной среды, я должен… пояснить, - подтверждал последний начальник Генерального штаба русской армии ген. В. Марушевский, - что для большинства из нас борьба на Архангельском фронте (во время гражданской войны) была выходом из позорного положения, созданного Брестским догово­ром. Для нас это было продолжением той войны, кото­рая кончилась на фронте...»[38].

Однако большевики оказались последними, кто отказался продолжать войну. Первым под давлением высшего командования Русской армии 2 (15) марта 1917 г. отрекся от престола Император и Верховный главнокомандующий Русской армией Николай II. Подписывавший отречение Николая II лидер октябристов А. Гучков, сложил с себя полномочия Военного министра Временного правительства спустя всего два месяца - в мае[39]. Реакцию среднего московского обывателя на этот шаг передавал сторонник кадетов, современник событий: «Отказался от обязанностей военного министра А. И. Гучков. Уж если он, которому доступны все тайны войны, пришел в отчаяние от настоящего положения, то кто же теперь будет верить в доведение войны до победного конца?»[40]

Адмирал А. Колчак бросил командование Черноморским флотом в том же мае 1917 г. без приказа, оправдываясь: «я был поставлен в такое положение, что не мог больше командовать»[41]. На Черноморском флоте еще «официально такой партии большевиков не существовало… не было такого термина «большевик»», но уже, пояснял Колчак мотивы своего решения, «произошел общий и внутренний развал во Флоте»[42]. В начале того же мая 1917  г. Колчак констатировал: «Для меня стало ясно, что войну, в сущности говоря, надо считать проигранной, и я положительно затруднялся решить, что предпринять для того, чтобы продолжить войну… фронт у нас в настоящее время разваливается совершенно… оказать сопротивление неприятелю невозможно»[43].

Верховный главнокомандующий русской армией ген. М. Алексеев в начале мая заявит: «Армия на краю гибели. Еще шаг — и она будет ввергнута в бездну, увлечет за собой Россию и ее свободы, и возврата не будет. Виновны все. Вина лежит на всем, что творилось в этом направлении за последние два с половиной месяца»[44]. В сентябре начальник штаба Ставки Верховного главнокомандующего М. Алексеев также уйдет в отставку. За девять месяцев существования Временного правительства, сменилось пять верховных главнокомандующих.

«Надо отдать себе ясный отчет в том, - констатировал уже в первые месяцы февральской революции герой войны ген. Н. Игнатьев, командовавший гвардейской дивизией, - что война кончена, что мы больше воевать не можем и не будем, потому что армия стихийно не хочет воевать. Умные люди должны придумать способ ликвидировать войну безболезненно, иначе произойдет катастрофа… Я, - вспоминал В. Набоков, - показал одно из писем (Игнатьева) Гучкову. Он его прочел и вернул мне, сказав при этом, что он получает такие письма массами»[45].

Брестский мир, был не причиной, а только поводом, предлогом для начала активных - боевых действий гражданской войны. Сама эта война началась с первых дней Февральской революции, пребывая до «Бреста» в латентной стадии своего развития. В этот период происходило окончательное формирование противоборствующих сторон, накапливалась потенциальная энергия будущего ожесточения и непримиримости. Одновременно все участники будущей борьбы, все в большей мере становились заложниками развивающихся событий, своих интересов, идеологических убеждений и честолюбий, и никакой компромисс, никакая сила не могли уже удовлетворить и примирить их.