Мы забыли то, что узнали наши предки - смертельную опасность настоящих монархов, каст и классов…

У. Пэйдж^[1]

В начале ХХ в. становилось все более очевидным, что капитализм «золотого века», зажатый между неумолимо падающими процентами и растущим социальным протестом, не смотря на отчаянное сопротивление консервативных элит, доживает последние дни. Какие же пути выхода из стремительно приближающегося тупика предлагали современники событий?

Один из идеологов немецкой социал-демократии К. Каутский предложил идею ультраимпериализма: «Не может ли теперешняя империалистская политика быть вытеснена новою, ультраимпериалистскою, которая поставит на место борьбы национальных финансовых капиталов между собою общую эксплуатацию мира интернационально-объединенным финансовым капиталом? Подобная новая фаза капитализма во всяком случае мыслима…»^[2]. «Мы не имеем никаких оснований полагать, что без военного занятия Египта торговля с ним выросла бы меньше под влиянием простого веса экономических факторов», пояснял Каутский свою мысль, «Стремления капитала к расширению… лучше всего могут быть достигнуты не насильственными методами империализма, а мирной демократией»^[3].

Подобная идея, в виде интеримпериализма, витала в кругах британской аристократии, уже давно. Ее суть передавал в 1902 г. Дж. Гобсон: «Христианство, упрочившееся в немногих крупных федеральных империях, из которых каждая имеет ряд нецивилизованных колоний и зависимых стран, кажется многим наиболее законным развитием современных тенденций и притом таким развитием, которое дало бы больше всего надежды на постоянный мир на прочной базе интеримпериализма»^[4].

Эти идеи ульта- и интеримпериализма В. Ленин назвал «обманом масс», поскольку «при капитализме немыслимо иное основание для раздела сфер влияния, интересов, колоний и пр., кроме как учет силы участников дележа, силы общеэкономической, финансовой, военной и т. д.» И поэтому «в какой бы форме эти (ультра- и интер-) союзы ни заключались, в форме ли одной империалистской коалиции против другой... или в форме всеобщего союза всех империалистских держав — они неизбежно являются лишь «передышками» между войнами»^[5].

Прямо противоположную ультраимпериализму – марксистскую идею предупреждения войн и «общих потрясений» В. Ленин строил исходя из того, что «капитализм стал капиталистическим империализмом лишь на определенной, очень высокой ступени своего развития, когда некоторые основные свойства капитализма стали превращаться в свою противоположность, когда по всей линии сложились и обнаружились черты переходной эпохи от капитализма к более высокому общественно-экономическому укладу»^[7]. «Старый капитализм отжил. Новый - является переходом к чему-то…»^[8].

К чему? На этот вопрос Ф. Энгельс отвечал в 1880 г.: «планомерная организация оказалась могущественнее стихийно сложившегося разделения труда; на фабриках, применявших общественный труд, изготовление продуктов обходилось дешевле, чем у разрозненных мелких производителей», при социализме «общественная анархия в производстве заменится общественнопланомерным регулированием производства сообразно потребностям как общества в целом, так и каждого его члена в отдельности», «прекращается борьба за отдельное существование»[9].

К началу ХХ века, по мнению В. Ленина, признаки перехода к марксистской модели проявлялись в самом капитализме все отчетливее, и прежде всего в монополизации производства, которое требовало известной планомерности его организации, в «переплетении владения акциями частных собственников», что составляет основу изменяющихся общественных отношений. Когда крупное предприятие становится гигантским и планомерным, тогда «перед нами налицо обобществление производства, а вовсе не простое «переплетение»; — что частнохозяйственные и частнособственнические отношения составляют оболочку, которая уже не соответствует содержанию»^[10].

Светлую картину коммунистического будущего омрачал лишь тот факт, что отрицая прежние движущие мотивы развития – частный интерес и конкуренцию, марксизм не указал никаких новых. Планомерное регулирование производства, это только форма организации труда, но не мотив и не стимул к развитию, без которых оно невозможно. «Марксизм, - отмечал в этой связи С. Витте, - для настоящего времени очень метко и сильно указал на все слабые стороны и даже язвы общественного устройства, основанного на индивидуализме, но сколько бы то ни было разумного жизненного иного устройства не предложил. Он силен отрицанием, но ужасно слаб созиданием»^[12].

Идея третьего пути, основывалась на теории недопотребления, и уже давно витала в воздухе, например, в конце XIX в. о ней писали К. Маркс и С. Витте[13]. В 1902 г. его суть наглядно передавал Дж. Гобсон, которого В. Ленин называл «социал-либералом»^[14]:

«Чрезмерное накапливание или более широкое потребление богачей, обусловленное их чрезмерными доходами, есть самоубийственная экономика даже с точки зрения самого капитала; ибо только потребление дает жизнь капиталу и делает его способным давать барыши… Поэтому социальные реформы, которыми хотят лишить имущие классы их излишков, не принесут им в действительности того вреда, которого они так боятся; они могут использовать эти излишки, только навязав своей стране гибельную политику империализма. Единственное спасение народов - в отнятии у имущих классов излишков их нетрудового дохода и увеличении этими излишками либо заработной платы трудящихся, либо государственных доходов, в целях поднятия уровня потребления»^[15].

Проблема последнего, с ростом уровня образования и сознательности масс с одной стороны и углублением неравенства с другой, в начале ХХ в. властно выходила на первый план. «В душу человека вложена идея справедливости, - передавал суть проблемы С. Витте, - которая не мирится с неравенством - с бедствием одних в пользу других, - от каких бы причин сие не происходило». Идея справедливости это не зависть, а моральная категория, определяющая условия существования общества.

Радикализм социальных теорий той эпохи был вызван, прежде всего, радикализмом капитала, который создал невиданный ранее уровень социального неравенства. «Век буржуазного богатства, растущего незримо зла», - писал о нем А. Блок[17]. И очевидно совершенно не случайно Т. Моммзен получил нобелевскую премию именно в 1902 г. за книгу, написанную почти полувеком ранее, которая звучала для современников своеобразным предупреждением. Она до сих пор остается единственной нобелевской премией по литературе, врученной за научный труд.