Даже сегодня люди, особенно государственные деятели, не совсем понимают, что в действительности означает «война на истощение».

А. Керенский^[1]

«После грандиозного опыта войны 1914—1918 гг., - констатировал начальник ГАУ А. Маниковский, - уже нет нужды доказывать, что экономическая мощь государства является основным фактором, обеспечивающим его способность к ведению войны, что успех войны зависит от общего состояния народного хозяйства, от степени развития производительных сил страны, от заблаговременно продуманной и умело подготовленной организации использования этих сил для нужд обороны»^[2].

Первая мировая была тотальной войной, в том смысле, что используя определение П. Шарова, «Мировая война, вылившаяся в форму экономической борьбы, привлекла каждого, даже невооруженного гражданина к участию в войне»^[3]. В такой войне особое значение приобретает факт, констатированный И. Блиохом в книге «Будущая война…» еще в 1898 г.: «Чем богаче страна, чем лучше во время войны живет население, тем больше у нее средств, как на ведение войны, так и на то, чтобы отправиться от ее последствий»^[4].

Россия была самой бедной из Великих Держав, не случайно свою главу, в сборнике посвященном экономике Первой мировой, британский исследователь П. Гатрелл назвал: «Бедная Россия, бедное шоу: мобилизация отсталой экономики для войны 1914-1917 гг.»^[5]. То, что Россия пала первой было вполне закономерно. Экономический крах России, начавшийся уже в 1916 г., о чем свидетельствует график изменения реального ВВП (Гр. 46), говорит о том, что Россия не выдержала конкурентной борьбы с более богатыми и развитыми Великими Державами.

Гр. 46. Реальный ВВП к 1913 г., по А. Maddison, в %^[6]

Экономика Первой мировой войны уже давно скрупулезно изучена многими видными исследователями, такими, например, как B. Chlepner, E. Seligman, E. Crammond, Y. Guyot, H. Fisk, E. Bogart, М. Павлович, А. Сидоров, П. Шаров, S. Broadberry, M. Harrison, P. Gatrell и др., однако в той общей детальной картине, созданной их трудами, не хватает одного штриха, который бы подчеркивал, наглядно демонстрировал, тот экономический кризис, который привел к падению Россию и Германию.

Поэтому автором был введен специальный показатель - Экономической Мобилизационной Нагрузки, который определяет количество мобилизованных приходившихся на миллион долларов национального богатства (капитала) в 1913 г. Поскольку стоимость оснащения и вооружения, на одного мобилизованного, различалась по странам весьма существенно, для более адекватной сопоставимости результатов, был введен специальный коэффициент выравнивания военных расходов (См.: Таб. 28., Ссылок)^[7].

Конечно это укрупненный подход. Например, при расчетах не учитывался тот факт, что в самом начале войны Германия захватила 10 богатей­ших промышленные департаментов Франции (из 87), где производилось 94% меди, 81% чугуна, 76% цинка, 63% стали, 60% проката, 76% сахара и т. д. Оккупированными оказались и богатей­шие металлургические и железорудные бассейны Брие и др.»^[8]. Не меньшее, если не большее значение играет время и степень участия в войне. Укрупненный подход используется лишь за неимением более детальных данных^[9]. Тем не менее, он в достаточной мере отражает существовавшие закономерности.

Данный показатель дает наглядную картину основной причины падения России и Германии – это крайнее экономическое истощение: как только страна достигает предельной величины Экономической мобилизационной нагрузки, она выходила из войны. «Россия вышла из рядов потому только, что она обнищала вконец…, - констатировали эту данность просвещенные современники событий, - Вне помощи какого-то иностранного капитала для России спасения нет»^[10]. Уровня мобилизационной нагрузки России Германия достигнет через год и в ней так же начнется революция.

Гр. 47. Экономическая мобилизационная нагрузка,

чел./млн. долл. национального богатства 1913 г.^[11]

Человеческая психика, как и психика всего общества, имеет свой предел «упругого сопротивления», в ответ на резкое ухудшение условий существования. При превышении этого предела человек и общество буквально «сходят с ума». Понимание этого закона в полной мере продемонстрировал в августе 1917 г. Симбирский губернский комиссар Временного правительства Головинский, который призывал: «мы должны предупредить голод и организовать дело так, чтобы голодная толпа не была вынуждена искать сама то, что мы ей обязаны дать. Голод – плохой советчик; голодные люди могут оказаться от своих гражданских прав, и от сознания человеческих обязанностей и винить их в это будет нельзя»^[13].

Голод является одним из самых сильных, но не единственным фактором способным «сломать» психику человека и общества, потеря работы, дела, возможности прокормить семью и детей, надежд на будущее и т.п. факторы способны вызвать не только глубочайшую депрессию, но и столь же сильную неконтролируемую реакцию протеста. Если подобная трагедия касается одного человека или ограниченной группы людей, то их реакция легко контролируется властью и поглощается уравновешенным большинством.

Но если экономическая катастрофа затрагивает большинство, то протестная реакция не только не встречает сопротивления, но и наоборот взаимно усиливается, мгновенно инфицируя все общество. Оно сразу же отрицает все прежние, отжившие, заведшие его в тупик развития правила и нормы, и начинает искать новые, которые пускай даже чисто гипотетически, способны принести спасение.

Это объективный закон развития: достигнув предельной экономической нагрузки, стоя на краю экономической пропасти, общество всегда любой ценой стремится найти новый путь к спасению. И поскольку экономическими мерами этого достичь невозможно общество обращается к политическим. Понимание этого естественного закона, демонстрировали и современники тех событий: «Когда нация, в силу тех или иных исторических причин, доходит до нестерпимого экономического положения, она редко удерживается от соблазна сделать попытку выйти из своих затруднений путем чисто политическим. Положение России до крайности тяжело. Отсюда и наблюдаемое там сейчас чрезвычайное увлечение политикой, притом в самых крайних формах. Так бывало всегда и всюду. В аналогичных положениях политические фантасты всегда завладевали сердцами и умами своего народа, и самые крайние политические теории встречали наиболее восторженный прием»^[14].

Для России такими радикальными политическими фантастами изначально оказались представители либеральной оппозиции, которую в обычное время никто не принимал всерьез. Характеризуя ее значимость, бывший министр внутренних дел, член Госсовета П. Дурново, отмечал, что «Думу можно разгонять сколько угодно, никаких корней ни в народе, ни в крайне левых группах она не имеет»^[15]. Однако к февралю 1917 г. углублявшийся экономический и политический кризис, привел к тому, что один только слух о том, что Дума отказалась подчиниться указу Николая II о ее роспуске, стал сигналом к началу революции^[16].

«В начале революции, - вспоминал самый непосредственный участник событий, - вся буквально Россия была единодушна в ее признании. Все торжествовали, все радовались, все ждали и верили в скорое лучшее будущее»^[20]. Вчерашние ««верноподданные», - отмечал А. Керенский, - почти всë ближайшее окружение с поистине примечательной поспешностью бросили бывшего царя со всей фамилией»^[21].

Буржуазная революция, по убеждению практически всех политических сил страны того времени, от правых либералов - до радикальных социалистов, должна была устранить ту главную преграду, которая, по их мнению, являлась основной причиной всех бед. Эту мысль, наглядно отражал, один из видных представителей деловой элиты А. Бубликов: «Финансовая слабость царской России накануне мировой войны являлась производным фактором общей экономической отсталости страны вследствие политического господства крепостников-помещиков»^[22].

* * * * *

* * * * *