Здесь приходится встретиться с процессом объективного характера, представляющего собою одно из явлений стихийного окончания войны, которую народные массы продолжать не хотели.
ген. Н. Головин [1]
Петроградская конференция союзников прошла в феврале 1917 г. на всеобщем подъеме, с энтузиазмом обсудив перспективы военной кампании нового года. В то же время, по словам британского премьера Д. Ллойд Джорджа, конференция «еще раз доказала, гибельные последствия российской неспособности и западного эгоизма. Бессистемные и неспособные что-либо дать методы русского самодержавия были хорошо известны на Западе. Но союзные делегации только теперь впервые вполне уяснили себе, насколько эгоизм и глупость военного руководства Франции и Англии, настаивавшего на сосредоточении всех усилий на Западном фронте, и вытекающее отсюда пренебрежение к затруднениям и лишениям восточного союзника... Союзные делегации застали Россию в состоянии полной дезорганизации, хаоса и беспорядка, раздираемой партийной борьбой, пронизанной германской пропагандой и шпионажем, разъедаемой взяточничеством»[2].
«С каждым днем положение становилось все более и более угрожающим…, - вспоминал британский посол Дж. Бьюкенен, - Революция носилась в воздухе, и единственный спорный вопрос заключался в том, придет ли она сверху или снизу. Дворцовый переворот обсуждался открыто…, с другой стороны, народное восстание, вызванное всеобщим недостатком продовольствия, могло вспыхнуть ежеминутно»[3].
Армия здесь не только не была исключением, а наоборот являлась концентратором подобных настроений. «Можно сказать, что к февралю 1917 года вся армия…, - вспоминал А. Брусилов, - была подготовлена к революции»[4]. Ген. А. Крымов незадолго до Февральской революции говорил председателю Думы М. Родзянко: «Армия в течение зимы может просто покинуть окопы и поле сражения. Таково грозное, все растущее настроение в полках»[5]. Высшее командование армии ничего не могло противопоставить их стремительному нарастанию и само не только встало на их сторону, но и приняло самое непосредственное участие в революции. «Не подлежит никакому сомнению, - констатировал Н. Головин, - что решающим моментом в отречении Императора Николая II явились телеграммы Высшего Командования»[6].
Ген. А. Деникин оправдывал это решение двумя обстоятельствами: «первое – видимая легальность обоих актов отречения, причем второй из них, призывая подчиниться Временному правительству, «облеченному все полнотой власти», выбивал из рук монархистов всякое оружие, и второе - боязнь междоусобной войной открыть фронт…»[7]. Начальник штаба Верховного главнокомандующего М. Алексеев обосновывал свое решение надеждой на оздоровление ситуации в армии: «Казалось, что революция дает нам подъем духа и, следовательно, победу…»[8].
Однако февральская революция привела к прямо противоположному эффекту. Уже в середине апреля в своем сообщении военному министру А. Гучкову, верховный главнокомандующий М. Алексеев подчеркивал: «Положение в армии с каждым днем ухудшается; поступающие со всех сторон сведения говорят, что армия идет к постепенному разложению… Дисциплина в армии с каждым днем падает все больше и больше; виновные в нарушении воинского долга относятся к грозящим им уголовным карам с полным равнодушием, основанным, по-видимому, на ожидаемой безнаказанности… Авторитет офицеров и начальников пал, и нет сил восстановить его. В среде офицеров под влиянием незаслуженных оскорблений и чинимых над ними насилий, под влиянием устранения их от фактической власти над своими подчиненными или передачи таковой под контроль солдатских комитетов, при невозможности восстановить подорванное в корне доверие и устранить все более и более разрастающуюся рознь дух офицерского корпуса падает все более и более… Разложившаяся армия – не армия, а вооруженная толпа, страшная не для врага, а для своего народа…»[9].
Генерал войск гвардии Н. Игнатьев писал управляющему канцелярией Совета министров Временного правительства первого состава В. Набокову: «надо отдать себе ясный отчет в том, что война кончена, что мы больше воевать не можем и не будем, потому что армия стихийно не хочет воевать». Набоков показал это письмо военному министру Гучкову, на что он пожал плечами и ответил, что приходится надеяться только на чудо[10].
А. Гучков, сложил с себя полномочия военного министра спустя всего два месяца после революции - в мае: «не желая разделять ответственность за тот тяжкий грех, который творится в отношении родины». «Есть какая-то линия, за которой начинается разрушение того живого, могучего организма, каким является армия»[11]. Реакцию среднего московского обывателя на этот шаг передавал сторонник кадетов, современник событий: «Отказался от обязанностей военного министра А. И. Гучков. Уж если он, которому доступны все тайны войны, пришел в отчаяние от настоящего положения, то кто же теперь будет верить в доведение войны до победного конца?»[12]
Адмирал А. Колчак бросил командование Черноморским флотом в мае 1917 г. без приказа, оправдываясь: «я был поставлен в такое положение, что не мог больше командовать»[13]. «Для меня, - констатировал А. Колчак, - стало ясно, что войну, в сущности говоря, надо считать проигранной, и я положительно затруднялся решить, что предпринять для того, чтобы продолжить войну… фронт у нас в настоящее время разваливается совершенно… оказать сопротивление неприятелю невозможно»[14].
Верховный главнокомандующий русской армией М. Алексеев в начале мая заявит: «Армия на краю гибели. Еще шаг — и она будет ввергнута в бездну, увлечет за собой Россию и ее свободы, и возврата не будет. Виновны все. Вина лежит на всем, что творилось в этом направлении за последние два с половиной месяца»[15].
«Армия, не желавшая воевать, не может сопротивляться, - подводил итог правительственный комиссар В. Войтинский, - А это значило, что уже в июле 1917 года продолжать войну было невозможно»[16]. 16 (29) июля А. Деникин на Военном совете в Ставке, в присутствии членов Временного правительства, обвинив его в развале армии, констатировал: «У нас больше нет пехоты. Скажу резче, у нас больше нет армии. Армия развалилась»[17].
Между тем, «союзники настаивали на начале активных действий на нашем фронте, - вспоминал начальник штаба Верховного главнокомандующего А. Лукомский, - с другой стороны, теплилась надежда, что, может быть, начало успешных боев изменит психологию массы и возможно будет начальникам вновь подобрать вырванные из рук вожжи»[18]. «Бездеятельная армия явно разлагалась... Надо было дать армии дело…, - подтверждал комиссар Временного правительства В. Станкевич, - Конечно, быть может, лучшим исходом было бы в смысле внутренней политики, если бы наступление начал сам противник. Но он не наступал. Значит, надо было двинуться на него и ценою войны на фронте купить порядок в тылу и армии»[19].
Даже меньшевики, которые еще в мартовском номере своей «Рабочей газеты» утверждали, что: «Революция победила царизм, но если она не победит войну — все ее успехи превратятся в ничто. Война свалила старый режим, но она свалит и новый режим, если народам не удастся ее прекратить», в июне войдя в коалицию с кадетами сдвинулись к поддержке летнего наступления. Объясняя позицию своей партии, В. Войтинский отмечал: «Положение виделось нам в виде дилеммы: сепаратное перемирие или наступление»[20].
Отношение высшего командного состава к наступлению разделилось и менялось прямо противоположным образом, по мере его приближения:
Так, М. Алексеев 12 марта писал А. Гучкову: «Мы приняли на этих конференциях [в Шантильи и в Петрограде] известные обязательства, и теперь дело сводится к тому, чтобы с меньшей потерей нашего достоинства перед союзниками или отсрочить принятые обязательства, или совсем уклониться от исполнения их»[21]. Однако став верховным главнокомандующим М. Алексеев стал сторонником наступления: «чем слабее устойчивость войск, тем желательнее предпринять с ними активные действия. Первоначальный успех может вызвать воодушевление, подъем духа, что, в связи со сбором сил в точке удара, может обеспечить широкий успех и парализовать предприятия неприятеля на других фронтах»[22].
Командующие фронтами, в том числе А. Брусилов, в своем коллективном письме военному министру, первоначально - 18 марта утверждали: «наступление вполне возможно. Это наша обязанность перед союзниками, перед Россией и перед всем миром… армия имеет свое мнение, мнение Петрограда о ее состоянии и духе не может решать вопрос; мнение армии обязательно для России; настоящая ее сила здесь, на театре войны, а не в тылах»[23]. Однако накануне наступления А. Брусилов выступит категорически против него, отчаянно доказывая, что с разложившимися войсками наступать нельзя. Он просил оставить фронт в пассивном состоянии, чтобы сохранить хотя бы видимость боеспособности и тем самым заставить противника держать на Востоке значительные силы[24]. Против был и ген. Н. Юденич, который потребовал от Верховного главнокомандующего русской армией перейти к позиционной обороне. В ответ 7 мая Юденич был снят с должности командующего Кавказским фронтом, как «сопротивляющийся указаниям Временного правительства»[25].
Против наступления, правда уже по его итогам был и Н. Головин: «Если вновь перечитать… обоснования ген. Деникиным наступления Русской Армии, нельзя не убедиться, что в основе всех его рассуждений лежат не стратегические данные, а вера в революционный пафос… В нашем командном составе это сказалось в том, что в своих стратегических расчетах оно ставило себе такие задания, которые выходили из пределов русских возможностей. Так было и в рассматриваемом нами вопросе о переходе нашей армии в наступление»[26].
Против наступления выступил и В. Ленин: «Если бы соглашатели, вместо того что бы помогать Керенскому гнать армию в огонь, пришли с предложением демократического мира, тогда армия не была бы так разрушена. Они должны были сказать ей: стой спокойно. Пусть в одной руке у нее будет разорванный тайный договор с империалистами и предложение всем народам демократического мира, и пусть в другой руке будет ружье и пушка, и пусть будет полная сохранность фронта»[27]. Лидер эсеров Чернов фактически обвинил Керенского в провокации, поскольку «военная авантюра» с наступлением неизбежно провалится и приведет к краху армии[28].
При подготовке наступления, для усиления огневой мощи армии, было проведено ее организационное реформирование - сокращение числа батальонов в дивизии с одновременным увеличением количества последних. Ударная мощь дивизий сохранялась, поскольку у них оставалось прежнее количество артиллерии, а число пулеметов увеличивалось в 3 раза. Командующий германскими силами ген. Э. Людендорф в этой связи замечал: «Россия приступила к особенно обширному новому формированию. Она оставила в своих дивизиях только 12 батальонов, а в батареях по 6 орудий... Такое переформирование значительно увеличивало ее силы»[29]. Подобное переформирование было проведено в немецкой армии еще в начале 1915 г.[30]
* * * * *
* * * * *
[1] Головин Н.Н. Российская контрреволюция…, т.1, с. 357.
[2] Ллойд Джордж Д. Военные мемуары..., Т.3, с. 350.
[3] Бьюкенен Дж…, с. 213.
[4] Брусилов А. Мои воспоминания. - М., 1946, с. 236.
[5] Родзянко М. В. Крушение империи и Государственная Дума и февральская 1917 года революция. - М., 2002, с. 277.
[6] Головин Н.Н. Российская контрреволюция…, т.1, с. 34.
[7]Деникин А. Очерки русской смуты, т.1, вып. 1, с. 60. ( Головин Н.Н. Российская контрреволюция…, т.1, с. 37).
[8] Отчет соединенного заседания Временного правительства и Исполнительного Комитета Совета рабочих и солдатских депутатов 17 (4) мая 1917 г. (Головин Н.Н. Российская контрреволюция…, т.1, с. 87).
[9] Письмо Верховного главнокомандующего генерала от инфантерии М.В. Алексеева военному министру А.И. Гучкову от 16 апреля 1917 года. (Гончаров В.Л… № 48.)
[10] Архив Русской революции, т. 1, с. 75. (Головин Н.Н. Российская контрреволюция…, т.1, с. 69).
[11] Головин Н.Н…, с. 366.
[12] Окунев Н.П…, с. 39. (2 мая 1917)
[13] Допрос Колчака. Протоколы Заседания Чрезвычайной Следственной Комиссии. Архив Октябрьской революции Фрнд LXXV, арх №51.; Допрос Колчака – Л: Гос. изд-во, 1925. (Квакин А.В…, с. 367).
[14] Допрос Колчака. Протоколы Заседания Чрезвычайной Следственной Комиссии. Архив Октябрьской революции Фрнд LXXV, арх №51.; Допрос Колчака – Л: Гос. изд-во, 1925. (Квакин А.В…, с. 340).
[15] Деникин А. И… т. 1, с. 258.
[16] Войтинский В.С… с. 217.
[17] См. подробнее: Деникин А.И. Очерки русской смуты. Крушение власти и развал армии. Февраль-сентябрь 1917 г. – М.., 1991, с. 428-440.
[18] Лукомский А.С. ген. Из воспоминаний. АРР, кн. 2. – Берлин: 1922.
[19] Станкевич Воспоминания…, с. 123.
[20] Войтинский В.С…, с. 137.
[21] Гончаров В.Л…, Письмо вр. и. д. главнокомандующего генерала Алексеева военному министру Гучкову от 12 марта 1917 года, № 34.
[22] Стратегический очерк войны 1914-1918 гг…., ч. 7, с. 45.
[23] Гончаров В.Л…, Телеграмма командующих фронтами Брусилова, Баланина, Щербачева, Каледина и Балуева военному министру от 18 марта 1917 года, № 37.
[24] Шамбаров В. Е…, с. 605.
[25] Шишов А.В…, с. 281.
[26] Головин Н.Н. Российская контрреволюция..., с. 104.
[27] Ленин В.И. ПСС, т. 36, с. 84-85.
[28] Чернов В…, с. 284.
[29] Людендорф Э.…, с. 301
[30] Гофман М…, с. 96.