Вторая часть 5-й лекции.

 При выборах I-ю Государственную Думу, в условиях, когда даже опора монархии - дворянство было охвачено либеральными идеями, правительство решило опереться на крестьянство, которое со времён французской революции считалось консервативной силой. В грядущей Думе, передавал эти надежды один из лидеров право-монархических кругов граф Бобринский: «об устойчивую стену консервативных крестьян разобьются все волны красноречия передовых элементов».

 Торжественное открытие I-ой Государтсвенной Думы

В этих целях, выборный сословно-имущественный ценз был устроен таким образом, что обеспечил крестьянам почти треть мест в I-ой Государственной Думе. Однако, оказавшись в Думе, депутаты от крестьян вдруг неожиданно создали свою Трудовую группу, которая сразу выдвинула лозунг «Земли и воли», и которая, в условиях бойкотирования выборов социалистическими партиями, заняла крайне левый фланг зала заседаний Государственной Думы.

Еще более неожиданным для правительства оказался тот факт, что крайне правые не получили в Думе ни одного места, а абсолютным победителем на выборах стала крупнейшая либеральная партия России – партия конституционных демократов. Член ЦК партии кадетов Сергей Муромцев стал председателем Государственной Думы, все его заместители и председатели 22 комиссий также были кадетами. Таким образом, несмотря на социальный ценз, I Дума получилась полностью либеральной. Вполне закономерно, что лидер партии Павел Милюков отрицал любой компромисс с властью, и настаивал на формировании чисто кадетского правительства.

Характеризуя позицию кадетской партии, член её ЦК Тыркова-Вильямс, вспоминала, что кадеты «не сделали ни одной попытки для совместной с правительством работы. Как две вою­ющие армии, стояли мы друг перед другом».

Столкнувшись с требованием либералов, монархия встала перед выбором: или смена правительства, или роспуск Думы.

Лидер праволиберальной партии октябристов А. Гучков, анализируя оба варианта, приходил к пессимистическим выводам: «В первом случае получим анархию, которая приведет нас к диктатуре; во втором случае - диктатуру, которая приведет к анархии. Как видите, положение, на мой взгляд, совершенно безвыходное».

Камнем преткновения для I-ой Госдумы стал аграрный вопрос: «Среди крупных политических и общественно-экономических вопросов, выдвигаемых русской жизнью, крестьянский, - подчеркивал его значение в 1906 г. Совет министров, - имеет бесспорно первенствующее, краеугольное значение». За решением этого вопроса стояла стихийная сила деревни, представлявшая более 80% населения страны.

Когда же правительство Горемыкина явилось в Думу и в ответ на эти требования сказало: ««Земли ни в каком случае, частная собственность священна», - то тогда крестьянство, - отмечал Витте, - по­шло не за царским правительством, а за теми, кото­рые сказали: «Первым делом мы вам дадим землю, да в придаток и свободу», т. е. за кадетами и трудовиками»».

I-я Дума была обвинена в разжигании смуты и распущена на 72-й день своего существования. В этот же день Столыпин был назначен председателем Совета министров.

При выборах во II-ю Государственную Думу, для формирования нужного её состава, Столыпин прибег к откровенному политическому террору, против лидеров даже пробуржуазных партий. Зато появились «союзы» Михаила Архангела, «русского народа» и т. д.

Однако, несмотря на все усилия, результаты выборов во II-ю Думу, оказались «совершенно неожиданными для правительства…, и дали больше левых депутатов, чем при выборах в I-ю Думу». Правительство получило всего пятую часть состава Думы. Кадеты, чей член ЦК Федор Головин был выбран ее председателем, стали еще более радикальны. Впечатление, которое произвела новая Дума на власть, передавал вл. кн. Александр Михайлович: «Вторая Дума, - отмечал он, - со­стоит из открытых бунтовщиков, которые призывают страну к восстанию».

Последней каплей снова стал земельный вопрос: «Вообще вся Думская работа последнего времени, - приходил к выводу Столыпин, - начинает приво­дить к убеждению, что большинство Думы желает разрушения, а не укрепления Государства». II-я Государственная Дума успела просуществовать всего 102 дня после чего так же была распущена. В день роспуска II Думы были арестованы все социал-демократические депутаты, их осудили на каторжные работы сроком на 5 лет с последующей пожизненной ссылкой.

На этом, по словам Милюкова, закончилась Первая русская революция - государственным переворо­том и изданием нового избирательного «закона».

«Принятый в июне 1907 г. новый избирательный закон, - поясняет Сеймур Беккер, - завершил процесс концентрации непропорционально большой политической власти в руках крупных и средних землевладельцев, большинство которых принадлежало к первому сословию. Они образовали самую крупную фракцию в Думе».

Новый политический строй Макс Вебер назвал «псевдоконституционализмом», а Сергей Витте - «quasi-конституцей, а, в сущнос­ти, скорее - самодержавием наизнанку, т.е. не мо­нарха, а премьера».

Тем не менее новый избирательный закон спас Государственную Думу. «Теперь без Думы, - отмечал видный славянофил Александр Киреев, - управлять уже нельзя…».

Однако существующее положение не удовлетворяло ни правых, ни левых. В «III Думе, - характеризовал ее лидер либералов Павел Милюков, - наступающей стороной была власть; общественность, слабо организованная, только оборонялась, едва удерживая занятые позиции, и идя на компромисс с властью». В то же время, правые расценивали само сохранение Думы, как свое поражение. «Победа премьера и способ пользования ею, - отмечала этот факт одна немецкая газета, - причинила острую боль весьма широким и весьма влиятельным кругам. Они оказались так плотно прижатыми к стене, что с трудом могут перевести дух. Этого здесь Столыпину никогда не простят. Они будут жить мечтой о реванше».

При этом у «правых» оставался еще один рубеж обороны – Государственный Совет, который Милюков назвал «пробкой», превратившейся в «кладбище думского законодательства»  Государственный совет являлся ярким представителем сохранения сословного принципа власти: из 98 выборных его членов 74 - были представителями землевладельцев, большей частью консервативных дворян.

Различие между либеральным и консервативным дворянством во многом определялось их материальными интересами: «землевладельцы северного промышленно-нечерноземного района, где земля дает мало дохода, стремятся ликвидировать свое хозяйство и вступают в партию конституционных демократов, - отмечал в 1908 г. видный экономист Пётр Маслов, - землевладельцы же черноземного района, где земля в цене, цепляются за неё и поддерживают реакционный „союз русского народа"».

Материальной основой, сохранения дворянством своего привилегированного положения, и влияния на власть, являлась именно его земельная собственность, которая по стоимости в 1893 г. в 3,4 раза превышала стоимость всего основного акционерного капитала промышленности и торговли.

Нарастающая ожесточенность борьбы дворянства за свои права не в последнюю очередь объяснялась стремительным относительным сжатием его материальной базы: в 1906 году стоимость земельной собственности дворянства превысила стоимость акционерного капитала уже только на 90%; а в 1914 г. - всего 60%.

Сохранению статус-кво российской монархии способствовал и тот факт, добавлял историк М. Покровский, что заграничный кредит делал российское правительство «независимым от ту­земной буржуазии более, нежели в какой бы то ни было другой стране: отношение правительства и туземных капиталистов было в России диаметрально противоположным тому, какое установи­лось, например, с XVII века в Англии. Там буржуазия держала в руках кошелек правительства, у нас последнее держало в руках кошелек буржуазии…».

Победа консерваторов и в Думе, и в Госсовете, казалось, окончательно хоронила успехи революции 1905 года.

Однако либеральные силы не смирились со своим поражением. На этот факт указывал в 1910 году, т.е. относительно благополучное время, один из лидеров «объединенного дворянства» граф Бобринский: «То, что происходит теперь, неясно, - писал он, - По-видимому, начинается заря второй революции». Тем не менее, III Дума проработала весь свой пятилетний срок – до июня 1912 г.

Суть произошедших в IV Думе перемен, - по словам Милюкова, заключалась в том, что «компромисс оказался невозможным и потерял всякое значение… Два противоположных лагеря стояли теперь открыто друг против друга…».

Министр внутренних дел Николай Маклаков в 1913 г., в своих сообщениях Николаю II, неоднократно настаивал на необходимости роспуска Государственной Думы, обосновывая этот шаг тем, что «Дума прокладывает путь к революции»; Октябрист «Родзянко, ставший председателем Государственной Думы - только ис­полнитель, напыщенный и неумный, - указывал министр внутренних дел, - а за ним стоят его руководители, гг. Гучковы, кн. Львов и другие, систематически идущие к своей цели».

Внутреннее напряжение дошло до того, что 18 октября 1913 г., в письме министру внутренних дел, Николай II требовал подготовить «роспуск Думы и объявление Питера и Москвы на положении чрезвычайной охраны…».

«Мостик к мирному исходу совсем разрушен», заявлял в ответ на заседании ЦК своей партии лидер либералов Павел Милюков, «другого исхода, кроме насильственного, при безоглядно-реакционном направлении политики правительства, нет», - указывал он.

К этому времени идея войны, как инструмента способного разрубить гордиев узел накопившихся противоречий, уже витала в воздухе. Не так ли не «справедливы опасения консерваторов России, - приходил к выводу Отто фон Бисмарк, пытаясь найти рациональное объяснение русско-турецкой войне 1877-78 гг., - что партия движения…, стараясь втянуть Россию в тяжелые войны, стремится не столько к победе России над заграницей, сколько к перевороту внутри России».

Подобные настроения проявились в среде российских либералов во время русско-японской войны, по итогам которой в 1906 г. ген. Е. Мартынов писал: «Что касается так называемой "передовой интеллигенции", то она смотрела на войну как на время, удобное для достижения своей цели. Эта цель состояла в том, чтобы сломить существующий режим и взамен его создать свободное государство».

Результаты русско-японской войны, показали, подтверждал в 1905 г. М. Вебер, что «только неудачная война могла бы окончательно покончить с самодержавием».

Мысли о войне вновь появились в среде думских либералов после столыпинского переворота 1907 г.: «Дело было в Третьей Думе…, - вспоминал Шульгин, - Выскакивает Василий Маклаков (один из кадетских лидеров) и ко мне: «Вот что нам нужно, - заявил он, - война с Германией и твердая власть». «Войны боится и центр, и крайне правые, - отмечал другой кадетский лидер Андрей Шингарев, - потому что они боятся революции».

Правые действительно боялись войны, но вместе с тем, только в ней они видели последнее средство, способное подавить ростки грядущей революции: то, «что русское общество и даже простонародье переживает период смуты — это верно, но именно война, - указывал в 1910 г. видный консервативный публицист М. Меньшиков, - самое действительное средство скристаллизовать снова дух народный».

Инструмент «маленькой победоносной войны», является одним из наиболее широко распространенных во всем мире, его используют, в том или ином виде, все даже самые развитые и демократические страны, для решения своих внутренних проблем в период их обострения. Причина этого заключается в том, пояснял М. Меньшиков, что «в психологии всего живого существует закон самосохранения; ничто так резко не может разбудить этот инстинкт в народе, как явная национальная опасность...». В случае ее отсутствия внутреннее политическое или социальное «соперничество, не нашедшее внешнего выхода, обращается внутрь и, как всякая неудовлетворенная страсть, вместо полезной работы начинает совершать разрушительную».

Общая внутриполитическая дилемма, которую ставит война, заключается в том, что ничто так не укрепляет власть, как победоносные войны, а поражения, если не убивают страну совсем, также неизбежно ведут к реформам.

С этой дилеммой Россия столкнулась накануне Первой мировой войны: Министр иностранных дел «Сергей Сазонов, - по словам последнего дворцового коменданта Владимира Воейкова, - держался того мнения, что только война может предупредить революцию, которая непремен­но вспыхнет, если войны не будет». «Маленькая победоносная война», казалось «действительно была средством, необходимым для восстановления жизнеспособности и престижа царского режима…, - подтверждает американский историк Роберт Уорт, - в первой половине 1914 года проявились зловещие признаки угрозы, которую могли предотвратить только война или кардинальные реформы…».

И Россия здесь не была исключением, с подобной дилеммой столкнулись все участники Первой мировой. Подробно этот вопрос исследован в книге Первая мировая война, серии «Политэкономия истории».

Председатель Государственной Думы октябрист М. Родзянко уже во время второй Балканской войны в 1913 г., неоднократно обращался к Николаю II, настаивая на «решительных действиях» во внешней политике», поскольку «война будет встречена с радостью и поднимет престиж власти». В июле 1914 г., когда Николай II «внезапно заколебался и приказал остановить мобилизацию», Родзянко в ответ заявил: «я, как глава народного представительства, категорически заявляю, что народ русский никогда не простит проволочку времени…».

И именно на общественное мнение, на решающем Совете министров, требуя вступления в войну, сошлется второй, после премьера, человек в правительстве, Александр Кривошеин: «Члены парламента и общественные деятели не поймут, - заявил он, - почему в самый критический момент, когда речь идет о жизненных интересах России, правительство империи отказывается действовать решительно и твердо…».